ЛЕБЕДИНСКИЙ ПЕРЕКРЕСТОК ДОРОГ (Продолжение 3)

22 декабря 2012 - Евгений Белых
ЛЕБЕДИНСКИЙ ПЕРЕКРЕСТОК ДОРОГ (Продолжение 3)

ПРИНИМАЙ, ЛИПЕЦК!

Четвертый очерк ПРИНИМАЙ, ЛИПЕЦК! повести Н. Белых ЛЕБЕДИНСКИЙ ПЕРЕКРЕСТОК ДОРОГ.

 Ориентируясь по белесому следу пены, в кильватере самосвала Кандаурова двигались с рудой машины Непоседова, Аристова, Кирсанова. Вот и берег, который лизали красные волны, пропитывая насквозь снежную марлю зимней бинтовки обрывов, выступов, камней и круч. Расползались по снегу и подбирались к колесам ржавые пятна, преследуя машины до выхода на сорокаградусный подъем только что сданной в эксплуатацию серой полосы бетонной дороги. Самосвалы громко и торжественно ревели моторами, слегка покачиваясь. В высоких кузовах машин с бортовыми выхлопными трубами, чтобы вода не глушила моторы, тяжело лежали толстые рудные глыбы, похожие на испачканных охрой бурых медведей.

В фиолетовом тумане отработанных газов колонна самосвалов походила на караван кораблей, идущих через узкий канал с высокими крутыми берегами в зарослях невиданно-могучих чернобыльников. Семена этих растений, выросших за одно лето до высоты в три-четыре метра, веками лежали в земле, пока были выброшены во время вскрышных работ. Теперь эти чернобыльники удивляли местных ботаников своим неизвестным видом.

Белые шапки снега висели на разлапчатых зарослях, будто природа подчеркивала этим свое упрямство сохранить на века дикость и убить в человеке дерзание к творчеству и преобразованию.

«Не выйдет, голубушка-природа, – усмехнулся Кирсанов, посматривая через окно кабины на плывущие мимо него дикие заросли на кручах. Ему вспомнилось имевшее с ним место происшествие вот на этом самом подъеме прошлым летом. Поставив машину на тормоза и выпрыгнув из кабины, чтобы помочь попавшему в беду товарищу (занесло самосвал на обочину, колесо повисло над обрывом), он услышал чей-то крик, что его собственная машина сползает задом на край яруса. Догнал. А лесенка в кабину высоко поднята – нижняя ступенька на уровне человеческого роста. Ухватился рукой за прохладный металл поручня, самого отбросило назад, прижало ногу между крылом и колесом. Не выбраться. Тогда прижался головкой сапога к узорчатой резине ската, выпрямил для удобства ступню. Сапог сдернуло с ноги, сам после этого подтянулся в кабину, нажал на тормоза и остановил самосвал в полуметре от обрыва. – Слышишь, природа-матушка. Мы к разным коварствам и случаям привычны, одолеем и тебя!»

Поддав газу, Павлик на восьмой минуте езды миновал железнодорожный переезд на перевале. Отсюда до бункера оставалось всего тысяча триста метров.

Самосвал пошел быстрее по ровной местности. Справа промелькнула хмурая развалина церкви, слева – белое здание электровозного депо и строящийся серый корпус цементного завода с аккуратной высокой трубой. Стремительно приближалось здание дробильно-сортировочной станции с огромными воротами подъезда к бункеру. На косяке алело полотнище с метровыми буквами: «Добро пожаловать!»

Все знали, что Кандаурову выпала честь первым опрокинуть в бункер руду из своего самосвала. И машина его была головной, так что ничто, казалось, не помешает ему выполнить поручение.

Но тут случилось непредвиденное: молодой фоторепортер в кожаной тужурке с пышным желтоватым воротником попятился перед машиной и, наткнувшись на кучу песка, внезапно полетел вверх ногами.

 Худощавое лицо Кандаурова расплылось в улыбке, в синих глазах брызнули искорки смеха. А тут появился второй фотограф в зеленом кителе с медными армейскими пуговицами и в голубых саржевых галифе. Он бежал с высунутым от усердия языком. Ветер сорвал с него шапку, трепал длинные седые волосы. Ноздри его длинного носа норовисто раздувались, бледносиние глаза чуть не вылезли от натуги из орбит. 

«Пожалею его, заодно сниму флаги с бортов, – решил Кандауров и повернул машину на обочину. – Не пропадет же дело за несколько секунд…»

Седой фотограф Белгородского областного издательства в неописуемом восторге защелкал аппаратом. Непоседов же мгновенно уловил ситуацию, двинул машину к бункеру.

– Куда же ты, старик, не по рангу?! – раздались окрики. Но Кандауров оказался на высоте положенного в таком случае такта.

– Пусть касторенец едет, – сказал он, подавляя досаду. – Старику надо спешить, а мы – помоложе его, успеем еще не раз занять первое место.

– А все же Непоседов мастак, - засмеялся Аристов. – Ловко он подкараулил первенство. Ну, Алексей Иосифович, давайте и вы.

Осторожно подведя машину задом к страховому упору, Кандауров включил рычаги подъема. В кабине начало светлеть, потому что через тыльное смотровое стекло, не загораживаемое теперь поднявшимся кузовом, хлынули солнечные лучи. И Кандауров заулыбался не по случаю комичных стараний фотографов снять его для газетного портрета и не по случаю ловкости Непоседова, которого все равно никто не сфотографировал как непланового выскочку. Он заулыбался от охватившей его радости, что заслужил право подписать обращение к рабочим Липецкого металлургического завода с кличем: «Руду нашу принимай, Липецк!»

«Я счастлив, но мне чего-то не достает, – прислушиваясь к грохоту падавшей из самосвала в бункер руды, подумал Кандауров. Он вспомнил свою встречу со Старооскольским Мадамовым и брезгливо сморщил нос. – Тот болтун посмеивался и говорил, что ему нужно вступить в партию по расчету ежегодно получать путевки в санаторий, пробиться на высокий пост и найти шикарную жену-дурочку. Тьфу, авантюрист! Да-да, я теперь знаю, чего мне не достает. Не готов еще в партию. Туда нельзя для счета и по расчету. В партии нужны самоотверженные бойцы. И как только я почувствую себя достойным, подам заявление. Мне не нужна мадамовская авантюра…»

– Давай, давай, Алексей Иванович! – кричали шофера. – Отводи машину, другим надо разгрузиться.

Павлик Кирсанов не вытерпел, двинул машину в объезд, через широкие ворота и крытую галерею подвел ее к страховому упору бункера с противоположной стороны. Включив рычаги подъема, выпрыгнул из кабины и покричал бункерщику Климову, похожему на цыганенка:

– Направляй и другие самосвалы по моему пути!

– Ладно, ладно, – отозвался тот. – Полюбуйся лучше, как руда падает в бункер.

Павлик перевесился через металлическую перилу, и его глазам представилась чарующая картина: красно-бурая масса лилась из кузова широким каскадом. Некоторые глыбы ударялись о стальную обшивку бункера с такой силой, что высекались желтые и синие шипящие звезды, будто руда загоралась изнутри и плавилась.

– Павлик, не задерживай! – кричали между тем шофера, машины которых направил сюда Климов.

– Готово, ребята, готово! – успокаивал их Павлик, досматривая картину. Громыхая и шевелясь, краснобурые глыбы всползали на ленту главного питателя, одна за другой скрывались в широком черном зеве подземной галереи. – Готово, ребята, готово!

На этот раз Павлик преодолел очарование. Нырнув в кабину, он проворно вывел машину на дорогу и помчался в новый рейс. В пути его одолевали воспоминания, различные мысли: «Давно ли было здесь захолустное село, стояла тишина, нарушаемая лишь криком гусей и кур. И вот теперь работает на руде семьсот машин, тысячи людей. И все мы гордимся, что были пионерами этой большой комсомольской стройки коммунизма. Об этом будем рассказывать нашим детям и внукам, об этом писатели должны написать книги».

Работа кипела. Возбужденные люди не заметили, как подкрался вечер. В сумерках дорога казалась размытой, здания корпусов теряли свои очертания. Там и сям начинали светиться окна, красной звездой мигал сигнальный фонарь на копре. И вот  сирена возвестила конец рабочей смены.

– Ка-а-атя-а! Ка-а-атенька-а! – шумели столпившиеся возле тачковщицы шофера. – Сколько возов на моем счету?

И хотя каждый сам знал о своей работе, интересно и приятно было услышать об этом из уст всем полюбившейся девушки. Она стояла на виду с широким блокнотом и карандашом, привязанным ниточкой к уголку блокнота, чтобы не потерять. Коричневая фуфайка распахнута на высокой груди. Свет фонаря густо озарял ее румяные с ямочками щеки, мерцал искорками в черных ласковых глазах с лохматыми заиндевевшими ресницами. Поглядывая на шоферов, бойко выкрикивала:

– Кандауров двенадцать, Климов – девять, Кирсанов – одиннадцать, Будяк – девять.

Этот пулеметный темп особенно нравился молодым парням. Они как бы ощущали в торопливой Катиной речи свое собственное устремление к быстроте и точности. Полюбили они Катю за ее ласковость и подвижность, за зоркий глаз, без чего тачковщица – не тачковщица.

Не разобрав одну фамилию, Катя на мгновение запнулась. И сейчас же Непоседов, сверкнув очами в лучах электрического света, ободряюще крикнул:

– Не робей, мы подождем!

– Не очень то вы, Василь Митрич, ждать привыкли, – отпарировала Катюша. – Видела ведь, как вы мимо Кандаурова прошмыгнули с первым ковшом.

– Так это ж другое дело, – засмеялся  Непоседов. – Ему нужен портрет, а мне обед.

Перепалка потонула в общем дружном смехе, потом Катя снова запулеметила:

– Федяинов – восемь, Артемов – десять, Попов – десять, Аристов – пятнадцать, Непоседов – двенадцать.

– Ага! – воскликнул Василь Митрич. – От Кандаурова я не отстал, Сашку Аристова почти догнал. – А сколько там всем гуртом вывезено нами руды из карьера сегодня?

– Две тысячи пятьсот тонн! – ответила Катя. – И это за неполный день.

– Урра-а! – загремело над Лебедями. Шоферы кричали, хлопали друг друга ладонями по спинам со всего размаха, так что шел треск и летела клубами пыль. – Урра-а-а! Встречай, Липецк, нашу руду!

 

Рейтинг: 0 Голосов: 0 2053 просмотра
Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!